— А давай считать вместе, — отец растопырил свою большую пятерню и начал загибать пальцы.
— Январь, февраль, март… И от апреля немножко. Итого, где-то дней через сто, у тебя родится сестренка.
— Ну, это ты, положим, загнул, — подумал я, а вслух произнес привычное:
— Здорово!
Это было удобное слово, не раз выручавшее меня в ситуациях, подобной этой, когда взрослые говорят тебе очередную ерунду, или обещают такое, что ни в жизни не выполнят, а ты стоишь, мнешься, краснеешь за их вранье, и не знаешь, куда деваться от стыда.
Но тут приходит на ум спасительное ,,Здорово! ,, и они, наконец–то, отстают от тебя, уходят по своим взрослым делам, или, как часто делает отец, сажают тебя на карусель, суют в руки мороженное и машут, и машут с земли рукой, как будто хотят еще больше разогнать эту дурацкую карусель, от которой меня тошнит.
Мне его ужасно жалко. Моего отца. Даже эта несчастная сестренка, о которой он прожужжал мне все уши, ведь он не понимает, что она не настоящая. Если бы он остался жить с нами – со мной и с мамой, вот тогда…
Без Саймона, конечно, — Саймон потом пришел к нам жить, когда мама поняла, что папа действительно не вернется, то есть никогда. Не знаю, зачем.
Может ей страшно одной по ночам, а может, тяжело на третий этаж картошку поднимать.
Так вот, если бы мы и дальше жили все вместе, но без Саймона – тогда бы у меня могла появится настоящая сестра, или еще лучше – брат. И я бы отдал ему половину своей комнаты и даже некоторые компъютерные игры. И… И много бы чего отдал, потому что у меня полно игрушек, я даже не успеваю в них играть.
Просто отец дарит мне раз в неделю новую, каждый раз, когда мы возвращаемся с карусели или от бабушки с дедушкой, смотря куда он меня ведет.
Отец вручает мне игрушку уже у подъезда, перед тем как поцеловать и потрепать по волосам.
Так он отвлекает меня от главного момента – когда надо выпустить его большую руку, выдохнуть его шикарный запах, отвернуться и шагать, шагать, шагать по ступеням – четыре вверх, три вбок, и снова… пока не откроется бесшумно знакомая дверь, и меня не подхватят мамины руки – круглые и теплые, и мы не будем зажигать свет в коридоре, а постоим немного в темноте, обнявшись – просто так – я , чтобы снова привыкнуть к ней, а она, чтобы спрятать слезинки, сбегающие к губам.
— Конечно здорово, — оживляется он, — она будет…она будет знаешь, какая?
Он задумывается.
— Как ты думаешь, на кого она будет похожа? – спрашивает отец и тут же отвечает, будто я не стою рядом и не смотрю на него с готовностью дать любой ответ на любой вопрос, лишь бы только он понял, что его сын – не такой как другие, а гораздо, гораздо умнее, взрослее и лучше всех остальных детей.
Может быть тогда он будет брать меня не только по пятницам, а еще и по субботам, например. Хотя маме , наверное, будет совсем без меня скучно, и это уже не честно.
— Я думаю, она будет похожа на папу, девочки всегда похожи на папу , ну и… немного на старших братьев.
Он смотрит на меня и виновато улыбается.
— Ну, ладно, — перебиваю я его почти грубо, — пошли, что ли?
Мне обидно, что он так разнюнился из-за этой девчонки, а он думает, что я переживаю. Вовсе нет, пусть они с Тамарой заводят кого хотят, ведь все равно по пятницам отец будет приходить за мной, и брать меня за руку, и вести на карусель. Я согласен даже на карусель, потому что потом мы долго сидим в кафе-мороженном, и он мне рассказывает про свою жизнь, а я ему про свою.
И мы идем. Отец на пол-шага впереди, высокий-высокий, у него гладкие черные волосы и красивый коричневый пиджак, когда его трогаешь – будто таксу гладишь. У наших соседей была такса, длинная и жесткая, как зубная щетка, звали ее почему-то Леди.
— Сегодня мы пойдем в зоопарк, — он оглядывается и заговорчески подмигивает.
Отец никогда не спрашивает, куда я хочу пойти, потому что любит делать сюрпризы. Зоопарк, так зоопарк. Хотя зоопарк я не люблю, там живут очень грустные звери, но боюсь, отец меня не поймет.
Я уже давно называю его ,,отец,, — с тех пор, как он ушел от нас. Ну какой он мне папа, если он не рассказывает мне на ночь сказки, не купает меня и не ставит в угол?
Хотя, наверное, я его до сих пор люблю.
Маму я тоже очень люблю, но иногда мне кажется, лучше бы он от нас никуда не уходил.
Тамара, конечно, хорошая женщина, добрая и все такое, но зачем она понадобилась отцу – я не пойму. Ведь мы с мамой гораздо лучше.
— Ну, как в школе?
— Каникулы.
— Уже? — Он качает головой — Ну и любите же вы отдыхать. Как закончил? Надеюсь, одни пятерки?
— Пятерки, — вздыхаю я, все равно он не сможет проверить.
Учиться мне совсем неинтересно, но я стараюсь, чтобы все были довольны и не приставали ко мне с дурацкими вопросами.
— Молодец, — радуется отец, но я вижу , что он уже думает о другом.
— Как твой проект? — спрашиваю , чтобы он отвлекся и вспомнил обо мне.
— Проект? — Он смеется и треплет меня по волосам. — Проект закончен, а ты откуда знаешь?
— А я слышал, как ты по телефону говорил в прошлый раз: ,,мой проект трещит по швам,,.
— Ну и ну, — смеется отец — ты прямо Штирлиц.
Я не совсем понимаю, что он хочет этим сказать, и потому вежливо улыбаюсь.
Иногда мне кажется, что во мне живут два мальчика, только один просыпается по будням и засыпает на все выходные, а второй — наоборот. Они, эти мальчики, совершенно разные, и я уже сам запутался — кто из них — настоящий ,,я,,
Первый живет в нашей старой квартире, с мамой, а теперь вот еще и с Саймоном, это обычный пацан в потертых джинсах, он, ну, то есть я, умеет плеваться через такую удобную дырочку между зубами, знает несколько нехороших слов и любит засыпать у мамы в кровати. Еще он не любит драться, хотя иногда приходится.
Второй, тот который по выходным, к этим самым выходным готовится всю неделю – наряжается и причесывается перед зеркалом, никогда не корчит рожи, не клянчит, не держит руки в карманах, повторяет всякие взрослые слова и хочет казаться старше и умнее. Я знаю зачем он, то есть я, это делает – чтобы отец меня не разлюбил и продолжал приходить за мной по пятницам.
Вот только к бабушке с дедушкой я не хочу с ним ходить. Во-первых, они меня всегда насильно кормят, а во- вторых, они про маму плохо говорят – я подслушал, ругают ее, а мне это совсем не нравится, я даже и отцу скажу, что не хочу к ним ходить, вот только смелости наберусь.
Иногда я сам в этих мальчиках разобраться не могу – кто я сегодня.
А иногда мне грустно, что один из них никогда не встречается с отцом, и мне кажется это несправедливым.
— Эй, ты что, оглох? – Отец наклонился надо мной и смотрит прямо в глаза. Его лицо близко-близко, и я вижу у него вокруг глаз морщинки, совсем как у мамы , когда она смеется.
— Я не оглох, — говорю обиженно, — сам ты оглох.
И испуганно смотрю на него – это нечаянно вылез тот, который по будням, и чуть все не испортил, хорошо, что отец уже снова говорит о чем -то, видно здорово интересном, а я , простофиля, пропустил половину.
— И тогда я закинул удочку, и, представляешь, вытащил вот такого – отец разворачивает руки будто хочет кого-то обнять, — вот такущего сома.
— Здорово, — говорю я взрослым голосом, хотя мне ужасно жалко этого несчастного сома.
— В следующие выходные…- Отец заговорчески подмигивает мне, — Увидишь. Сюрприз!
Я с тоской размышляю о предстоящей рыбалке и не решаюсь сказать ему, что не хочу убивать рыбу. Ведь тогда он может взять вместо меня какого-нибудь другого мальчика.
А вот обычный, будничный ,,я,, запросто сказал бы :
— Знаешь, папа, не хочу я на рыбалку, давай просто дома посидим, телевизор посмотрим, а мама нам оладушки испечет.
— Смотри-ка, зоопарк закрыт! — Отец пожимает плечами и как-то неловко, грустно улыбается, — Ну, тогда пойдем к Тамаре.
Зоопарк дейсвительно закрыт. На воротах висит большой замок и бумажное объявление. Но я еще не так хорошо читаю, к тому же мелкие буквы, а у отца не решаюсь спрашивать, что там написано, вдруг он меня засмеет, скажет – чему же ты в школе целый год учился ? Или что-то такое же обидное.
Интересно, что же там случилось, в этом зоопарке? Может лев убежал, и его ищут по всему городу? Или обезьяны перегрелись на солнце и у них солнечные удары?
А к Тамаре – это совсем грустно, считай, пропал выходной.
Но делать нечего, и мы заходим в прохладный подъезд, ждем лифта, держимся за руки.
— Ну, вот и мы, встречай дорогих гостей.
Голос у отца ненастоящий, как будто он артист в фильме, и изо всех сил делает вид, что ему весело.
Тамара выходит из кухни – большая, неповоротливая, а лицо маленькое-маленькое, как у девочки. На ее живот я боюсь смотреть, мне кажется, что с прошлого раза он вырос раза в два и еще немного.
— Здравствуйте, как Вы себя чувствуете?
— Здравствуй, Рома. Да так, знаешь ли, не очень. Ноги опухают.
Тамара вседа говорит со мной, как со взрослым, и мне это даже поначалу нравилось. Но потом оказалось, что взрослые разговоры неинтересные и всегда об одном и том же, поэтому я с ней говорю редко, в основном про здоровье и мою учебу – это самое легкое. Про здоровье она говорит не останавливаясь, в это время можно спокойно думать о чем-нибудь своем и кивать головой, а про школу – она же не проверит – что хочу, то и придумываю.
Надо бы ей сказать осторожно, так, чтобы не обиделась, что когда родится эта самая их девчонка, пусть она с ней разговаривает по-другому, повеселее, что ли? А то совсем у них в доме тоскливо будет.
Хотя недавно я смотрел фотографии с прошлогоднего лета – там отец и Тамара на море , рядом с белым домиком, оба такие веселые, такие красивые, что я почему-то плакать захотел и засунул этот альбом подальше в их шкаф.
Я подхожу к окну и смотрю во двор. Чужие мальчишки гоняют мяч. В песочнице лежит забытая кем-то лопатка. Полосатая Кошка крадется за воробьем – ей его ни в жизнь не поймать. Стекло становится все мутнее и мутнее, и мальчишек и кошку я вижу будто издалека, и поэтому когда отец кричит из ванной:
— Эй, Рома, где ты? Руки мыть,за стол садиться! – то я должен минуточку еще помолчать, чтобы он не услышал как дрожит мой голос и гнусавит нос, потому что если отец увидит, что я плачу, и спросит что случилось, я буду смотреть на него и глупо молчать, ведь на самом деле не случилось ничего – совсем-совсем ничего.
Кроме того, что уже случилось.
***
фото из сети
Опубликовано в литературной группе «Прошедшее время» https://www.facebook.com/groups/232391894985506
